18 сентября 2013 16:39

Насколько эффективно в России идет борьба c коррупцией, и желает ли власть вообще что-либо делать на этом, ею же открытом, фронте? Об этом портал "Коррупции.нет" побеседовал с общественным деятелем, а в прошлом видным политическим и государственным деятелем, Ириной Хакамадой.

– Ирина Муцуовна, в своей книге "Sex в большой политике" Вы описывали коррупционную составляющую в буднях российского чиновника. Принципиально что-либо изменилось в жизни государева человека с тех пор?

– Ничего не изменилось. Принципиально – ничего. Может быть, форма изменилась, но мотивация и способ реализации – не изменились. Чаще всего это "откаты" и демотивированный чиновник, то есть он не мотивирован на хорошие макроэкономические или отраслевые результаты, а мотивирован на выживание с соответствующими нелегальными материальными благами.

– Уже несколько лет ничего не меняется. В 2009 году была объявлена война коррупции. Выходит, для руководства страны это была чисто популистская мера?

– Думаю, что возникла реальная проблема. В популизм можно играть сколько угодно, но при стагнации и мировой рецессии необходимо как-то взбадриваться экономически. Мы и так имеем не очень высокий уровень производительности труда, а бюрократия оплела паутиной всех и вся – никто пошевелиться не может, все-таки у нас – госкапитализм. Без борьбы с коррупцией ничего нельзя поделать.

– И как вы оцениваете те шаги, которые сейчас предпринимаются, эффективны ли они?

– Борьба превратилась в борьбу за национализацию элиты. Это разные вещи. Коррумпированный чиновник может легко покупать недвижимость за границей и иметь для этого там счета, куда он будет перечислять свою зарплату, чтобы обслуживать оплату всех услуг, налогов и зарплаты работникам, которые будут за его домом ухаживать. И, наоборот, коррумпированный чиновник может создать целый веер легальных компаний с подставными лицами и сам орудовать всеми этими счетами. Национализация элиты это скорее шаг патриотический, который демонстрирует Западу свое фи. Что, мол, мы у вас деньги прятать не собираемся, вы нам нафиг не нужны, мы тут все у себя сами обустроим.

Борьба с коррупцией – это создание мотива не воровать и создание системы контроля и наказания, если все равно воруют. Так вот, мотива нет. Это по Олимпиаде видно. По любой стройке все понятно. Сокращение всех бюджетных расходов при цене нефти более 100 долларов за баррель означает, что мы неэффективны и, прежде всего, в силу коррупции. Ничего не поменялось.

– Насчет элит. Согласны, что сегодня возбуждение коррупционных дел зачастую становится лишь инструментом борьбы между разными группировками во власти?

– Согласна. Именно с этим связано затягивание дела с Сердюковым. Потому что если вскрылись такие факты с такими миллиардными суммами... Если это борьба с коррупцией – давно бы все сидели, а если это борьба группировок – все тянется. Одна группировка недовольна и начинает эту тему, а другая – защищает, поэтому все непрозрачно. А, например, сельский учитель Илья Фарбер спокойно себе за взятку в 10 тысяч долларов, которая не доказана, получил приговор (это был коррупционный приговор, явно был сговор строителя, который делал ремонт, с властью) – девять лет колонии строгого режима. После снизили до семи лет. Наказание совершенно неадекватно преступлению.

Для примера, что такое борьба с коррупцией: Фарбер получает семь лет, а преступник, который сознался в покушении на Владимира Путина, и который собирался взорвать перед кортежем бомбу, получает почти такой же срок. У нас такое правосудие интересное.

– Вы предлагали бороть коррупцию эффективнее за счет реализации таких мер, как: система эффективности чиновника, сокращение его функций и передача их обществу, прозрачность кадровой системы. Есть ли у руководства страны такая воля?

– Вот этой воли нет, для того чтобы реализовать реальную реформу исполнительной власти, а не реформу здравоохранения и образования. Как можно заметить, ничего не двигается и превращается, особенно с образованием, в какой-то фарс. А почему? Те, кто проводит эти реформы, они сами просто катастрофически нуждаются в том, чтобы их власть была реформирована.

Воли нет, потому что – страх. Страх перед прозрачной системой власти, построенной на мотивации быть честным и привлечении профессионалов, не клановых игроков по принципу закрытой корпорации, а прозрачных конкурентных специалистов. Это страшно, потому что такая власть обретает политический имидж, такая исполнительная власть перестает быть чиновничьей в чистом виде, она становится институтом.

За такой реформой исполнительной власти следует реформа вообще политического режима, и это все страшно, потому что в этом случае фактически это добровольная самореволюция сверху. То есть элита эволюционным путем сама себя сметает. А смести себя – значит убрать все гарантии безопасности собственных накопленных ресурсов и властного контроля над их распределением. Фактически – это самоубийство. А кто же пойдет на самоубийство?

– Вы ведете мастер-классы для бизнесменов по всей стране. Поднимаются ли на встречах проблемы коррупции?

– Нет, не поднимаются! Ко мне приходят люди не за ответами, которые и так знают. Приходит средний класс, который разбирается и понимает, как зарабатывать деньги и как рубиться с коррупцией. Это очень продвинутый средний класс, который просто хочет еще больше набраться эффективных инструментов по достижению успеха, поэтому они этот вопрос не задают, они спрашивают, как с этой коррупцией жить, все равно быть успешным и минимально до нее дотрагиваться – как обойти эту систему, как создать свой бизнес или стиль жизни, при котором коррупция будет касаться минимально. Такой вот запрос идет.

– У российской коррупции есть свой национальный колорит?

– Есть, заключается он в том, что у нас коррупция, в отличие от других менее коррумпированных стран – это кислород, которым дышат все. А у них коррупция – это инфекция, которая периодически вспыхивает, и с ней борются.

Антикоррупционная борьба ни в США, ни во Франции, ни в Италии и даже Греции не ставит вопрос о смене политического режима. Коррупция въелась у нас везде и всюду и стала способом существования народа и элиты, и именно поэтому сокращение ее ставит вопрос о титанических экономико-политических реформах.

– Может, стоит перенять опыт других стран, к примеру Дании, где один из самых низких уровней коррупции в мире? Чей опыт мог бы подойти?

– Ни один опыт полностью не подойдет России. Мы уже на эти грабли наступили с демократией. Необходимо брать все лучшее, создавать целостную систему и адаптировать к русскому характеру.

Коррупция уменьшается тогда, когда институты гражданского общества при контроле берут функцию чиновника. Например, в США водительские права выдают общественные организации, у которых есть лицензия на выполнение этих функций. И там это происходит очень эффективно и очень быстро. Лицензированием также можно заниматься на уровне саморегулирования.

Очень хорошо в других странах работает телефон. Если у вас требуют взятку, то звонок по горячей линии, например в Дании, сработает, а у нас – нет. Вы позвоните, и на этом все закончится. Или звонят различные чиновники под видом пенсионера Ивана Петровича для того, чтобы посадить какого-либо политического оппозиционера с подставной взяткой.

Первое, что надо сделать, – простой способ, это есть и в Дании – максимально сокращать количество министерств и ведомств, максимум функций передавать обществу под контроль. А там, где эти функции у ведомств остаются, – контролировать взаимосвязь результатов ведомства и поставленных задач, деятельность и открытые конкурсы на занимаемые должности. Вот вы звоните и говорите, что хотите поучаствовать в конкурсе на позицию заместителя министра экономики, и вы идете и участвуете.

– Какой была бы Ваша первая инициатива, если бы у Вас была в руках необходимая власть?

– Сократила бы огромное количество ненужных министерств до девяти штук, оставив максимально социальные и те, которые должны перераспределять средства, убрав те, которые занимаются вместо рынка экономикой.

После этого ресурс, который реально необходим для развития мощной конкуренции и экономического роста, в виде недр, земли, недвижимости, на конкурсах передала бы на рынок. Так, чтобы чиновник не владел той же недвижимостью, а доступ к ней получили бы рыночные институты. Тогда экономические проблемы решались бы экономикой, а социально-политические – элитами.

– Какие ненужные министерства, например?

– Министерство природных ресурсов, Министерство транспорта, Министерство энергетики, Министерство сельского хозяйства, Министерство даже экономики. Это ничуть никому не нужно.

Посмотрите структуру других министерств, ничего подобного нет. Есть министерства иностранных дел и финансов, есть пенсионные структуры и антимонопольные. Есть регуляторы, контролеры и перераспределители в социальную сферу, плюс все, что связано с безопасностью. А у нас ужас какой-то творится.

У нас фактически создана громоздкая бюрократическая пирамида, подчиненная одному человеку. Она работает неэффективно, и как только под ногами все летит и горит, приезжает главный человек и начинается разнос. Президент Путин в ручном режиме отвечает на все вопросы, начиная от того, какие поправки нужно внести в закон об НКО, как поставить под контроль дело Фарбера и почему такой огромный срок, и заканчивая заключением нефтегазовых контрактов. Ну что это такое? Ну так мы вообще ни с чем не справимся, страна-то не размером с Эстонию.

– Спасибо за Ваши ответы. Будем надеяться, что страна и не станет такого размера.

Источник: "Коррупции.нет"

фото: gubdaily.ru